Свадьба.

Поскольку делать аборт было уже поздно, решили сыграть свадьбу. Невеста пухла прямо на глазах. Она передвигалась неловко и немного боком, как идущая на нерест семга.

Купленное за неделю до торжественного события платье пришлось в срочном порядке расставлять. Молодая в нем была похожа на задрапированный перед торжественным открытием памятник удаву, проглотившему футбольный мяч.

Бутылка шампанского в загсе открываться отказалась наотрез. Пробка держалась за стенки горлышка так, как будто от этого зависела ее жизнь. Пальцы приятелей жениха скользили по запотевшему после холодильника стеклу вместилища праздничного напитка.

– Надо по донышку рукой, – посоветовал дружка и тут же воплотил задуманное.

Наклонив бутылку и, как вскоре выяснилось, по роковому стечению обстоятельств направив ее горло прямо в огромный живот новобрачной, он стал с силой бить ладонью по донышку сосуда. Шампанское ахнуло, словно мортира на Севастопольской батарее. Пробка, срикошетировав от упругого чрева, обтянутого белым атласом, улетела куда-то в соседний зал. А струя пенной, как из огнетушителя, жидкости щедро обдала новоиспеченную жену от пояса и ниже. Пока оставшееся на дне бутылки вино раскапывали по бокалам, молодая, тяжело, как пингвин на кладке, присев, отжимала подол.

– Воды отошли? – завидев мокрое платье новобрачной, радостно всплеснула руками бабушка мужа, дельфином вынырнув из толпы родственников, что встречали свадебный кортеж у подъезда.

– Рано еще, старая карга, уймись, – зашипел внук, стараясь при этом крепкой рукой дотянуться до морщинистой шеи старухи, но та увернулась, и ее тут же смыла толпа.

– В дом достаток, нужда за порог, – рявкнула какая-то тетка, метнув в воздух несколько увесистых пригоршней затхлого зерна трудноопределимого злака.

Труха запорошила молодым глаза, как мартовская бешеная метель.

– Может… хватит… этих приколов? – с придыханием, борясь с подступающей к горлу тошнотой от токсикоза, просвистела молодая, неистово моргая слезящимися глазами.

Впрочем, как вскоре выяснилось, злоключения ее только начинались. Коварно подкравшись к новобрачным под завесой парящей в воздухе трухи, все та же бабушка с силой метнула из кулька прямо в грудь молодой доброе кило конфет – на счастье. Твердая, как галька, карамель ударила в набухшие в ожидании цепких десен младенца соски с такой силой, что молодая завыла от боли.

– На, родненькая, скушай. Может, полегчает, – сжалилась над ней незнакомая женщина, протягивая поднятую с земли конфетку.

– Да когда ж вы их покупали, бабушка, конфеты эти? – простонала молодая, разглядывая фантик. – На них же еще «Ленинград» написано?

– Ну не «Сталинград» же, – урезонил ее муж, решив вступиться за родную кровь.

Как только осела труха, молодым дали пригубить по рюмке водки. Саму посуду – опять же, на счастье – следовало разбить. Первая попытка не удалась. Рюмки отскочили от земли, как теннисные мячи. Их поймали и снова с силой ахнули об асфальт. Никакого результата. Тогда их стали давить каблуками. Рюмки выскальзывали из-под ног и, вертясь, как сваренные вкрутую яйца, катались по асфальту.

Молодая сообразила первой. Глядя прямо в лицо свекрови своими припухшими от токсикоза и оттого похожими на крокодильи желтоватыми глазами, но обращаясь при этом к мужу, она леденящим душу шепотом произнесла:

– Спроси свою мать, почему она дала нам пластмассовые рюмки?

– Ты уж, правда, мать, даешь, – поддержал жену муж, и уши его зарделись от гнева.

– Да, конечно, – взвизгнула владелица необорных рюмок, испепеляя взглядом невестку, но тоже почему-то адресуясь к сыну, – ты с ней через месяц разведешься, а я буду хрусталь из серванта бить?

– Неси тару, мать, – спокойно и оттого страшно выдохнул новобрачный, – живо.

Полная решимости отстоять содержимое серванта, свекровь притащила из квартиры два граненых стакана. На этот раз молодые действовали наверняка. Они швырнули стаканы оземь так, как будто хотели проломить асфальт заодно с земной корой и зачерпнуть этими самыми стаканами магму из оливинового слоя.

– Глаза! – только и успела выкрикнуть теща, когда сноп осколков салютом взметнулся с земли.

Отсутствие жертв можно было объяснить единственно волей на то господа. К нему и поехали. Венчаться.

– Христос воскресе, батя, – радостно приветствовал священника молодой, насильно овладевая его рукой для крепкого мужского рукопожатия.

– Август на дворе, сынок, – истово перекрестилась теща.

– Раз уж приперлись, надо по-ихнему здороваться, – огрызнулся новобрачный. – Причем здесь август?

– Как же так? Во блуде зачавши? – только и смог выдавить из себя служитель культа, растерянно глядя на, как казалось, заполнивший всю церковь огромный живот невесты.

– Это непорочное зачатие, – хмыкнул молодой, сорвав смешок у публики.

– Радуйся, что я не еврейка. Я бы тебе сейчас собственными руками обрезание сделала, – пообещала молодая, обводя помещение мутным взглядом свирепого, но обессилившего зверя.

– Не кощунствуйте в храме божьем, – откликнулся то ли на «обрезание», то ли на «непорочное зачатие» священник, рассматривая подозрительные желтые разводы на подоле новобрачной.

– Слушай, поп, я не виноват, что эта дура захотела венчаться, – взревел молодой, тыча пальцем в жену. – И ты меня не зли. А то я сейчас над тобой совершу порочное зачатие.

Священник вздрогнул.

– У меня нервы не железные, – как-то примирительно добавил молодой, указав при этом на свои багровые уши.

Из церкви поехали в ресторан. Молодая сидела за столом прямо, как пограничный столб, боясь расплескать содержимое собственного желудка. Ее муж больше налегал на водку. Праздник катился к своему логическому завершению, когда приятели жениха выкинули фортель. Пошептавшись о чем-то между собой, они, воспользовавшись тем, что молодой на миг отвернулся, подхватили уже не имевшую сил сопротивляться новобрачную под мышки и утащили куда-то по коридору. Судя по запаху – в сторону пищеблока.

– Молодку украли, – умильно закивала головой сведущая в таких делах бабушка. – Муж заметит – будет выкупать.

Муж не заметил. Через полчаса теща фальшивым голосом театрально громко вопросила в пространство:

– И где же наша красавица?

Муж и тут не среагировал. Еще через полчаса дружка, уставший удерживать новобрачную на кухне, сообщил ему о похищении открытым текстом.

– Да кто ж ее украдет такую? – содрогнулся молодой. – Поди блюет где-нибудь в туалете. Водка-то еще осталась? Эй, мать, дай-ка мне вон ту бутылку…

Еще через час не имеющие возможности крикнуть «горько» гости стали скандировать:

– Не-вес-ту! Не-вес-ту!

Видя, что ему не дадут спокойно насладиться огненной водой, новобрачный злобно обвел взглядом зал. Не обнаружив нигде свою раздувшуюся половину, он встал и заревел, адресуясь, по-видимому, к ней же:

– Если ты, тварь, через пять минут не придешь, я тебе всю морду раскровеню!

Свое обещание он подкрепил увесистым, со всего маху ударом по столу. Посуда на столе подпрыгнула, и покоившийся на блюде поросенок, истекающий жиром, доверчиво ткнулся носом прямо теще в подол.

Теща завизжала так, как, наверное, не визжал сам этот маленький поросенок в последние минуты своей жизни. С резвостью, которую трудно было ожидать в женщине за пятьдесят, она со сноровкой опытной стриптизерши стала сдирать с себя пропитанные раскаленным жиром и оттого невыносимые колготки…

И тут появилась молодая. Она шла по коридору, и духовки ресторанной кухни подсвечивали ее сзади адским пламенем. Ее ножки, видные сквозь полупрозрачное платье, из-за огромного живота казались тонкими, как спички. Изнуренная последними днями беременности, она двигалась тяжело и враскачку, как капитан Флинт по палубе своего пиратского фрегата. А в ее правой руке был крепко зажат огромный разделочный нож.

– Только тронь меня, обрубок красноухий, – скорее телепатически передала, чем произнесла она, – только попробуй, я тебе все кишки выпущу…

Что было дальше, я не знаю. Увидев нож, я тихо сполз со стула и незаметно, прикрываясь подружкой (говорят, на женщинах колюще-режущие раны заживают быстрее), выскользнул из зала.

А молодым остается только пожелать жить долго и счастливо. Если, конечно, еще одно сказочное пожелание: умереть в один день – не сбылось для них прямо тогда же, в день их свадьбы.